Кто написал адвокат дьявола

Старт был неплох, но ни у кого не получалось выигрывать всю жизнь.

It was a nice run, Kev. Had to close out someday. Nobody wins them all.

Кевин Ломакс: Надо вывести номер четыре и шесть. Я бы так же избавился и от номера двенадцать, но обвинитель это сделает за нас.
Майзел: Номер шесть? Ты шутишь? Она — мой козырь.
Кевин Ломакс: И мой кандидат на выброс.
Майзел: Четвёртый? Тот с косичками? Это зря: он присяжный от защиты и абсолютно лоялен.
Кевин Ломакс: Вы его ботинки видели?
Майзел: Слушай, гений, может быть во Флориде ты действительно чего-то стоишь, но здесь Нью-Йорк, мой феттер, мы здесь из апельсинов сок не давим.
Кевин Ломакс: Эти ботинки он чистит каждый день. И сам стирает свою одежду. Вы думаете, он добродушный увалень — я уверен, он спит с пистолетом под подушкой. Он из тех, кто возделывает только собственный сад. И номер шесть, ваш фаворит, женщина с разбитой жизнью.
Майзел: Да она же учительница католической школы. Верит в человеческое сострадание.
Кевин Ломакс: Нет. Она явно не в порядке. Что-то не так. Она хочет вершить суд, потому что мечтает отомстить за свои обиды. — перед процессом, в котором Кевин выбирает присяжных

Kevin Lomax: Let’s get rid of Number four, six. I’d say lose Number twelve, but the prosecutor’s gonna fuck up and do it for us.
Meisel: Number six? You’re kidding, right? She’s my first choice.
Kevin Lomax: She’s my first pass.
Meisel: And four? With the dreadlocks? That’s crazy. That’s a defendant’s juror.
Kevin Lomax: Did you see his shoes?
Meisel: Look, kid, maybe down in Florida you are the next big thing. This is New York. We’re not squeezing oranges here.
Kevin Lomax: He polishes those shoes every night. He makes his own clothes. He looks like a brother with an attitude, but I see a man with a gun under his bed. And woe betide the creature who steps into his garden. Number six… your favorite… she’s damaged goods.
Meisel: She’s a Catholic schoolteacher. Believes in human frailty…
Kevin Lomax: No. Something’s missing from her. She’s wrong. She wants on this jury. Somebody hurt her and she wants revenge.

Убивать добротой — это наш секрет.

That’s our secret: kill you with kindness.

Джон Милтон: Я уверен, у вас есть секрет.
Кевин Ломакс: Мужской туалет. В мужском туалете окружного суда в Дюва́ле есть дырка в стене в соседнюю комнату — я больше пяти лет слушал, как совещаются присяжные.

John Milton: I was sure you had a secret.
Kevin Lomax: The men’s room. Upstairs men’s room in the Duval County courthouse. There’s a hole in the wall to the next room. I spent five years listening to juries deliberate.

Здесь есть курица, чемпион тик-так-ту, всегда выигрывает. Она знаменитость!

There’s a chicken, plays tic-tac-toe, never loses. He’s famous.

Будь вместе с толпой. Обожаю толпу.

Stay in the trenches. Only way I travel.

Умей из всего извлечь пользу, а потом забыть.

You use it. You embrace it. And then you move on.

Джон Милтон: Это твоя жена, парень. Она больна, и нужно, чтобы ты позаботился о ней. Но вот что странно: неужели тебе самому не пришло в голову отказаться от этого дела?
Кевин Ломакс: Одного боюсь. Я брошу это дело, ей станет лучше… и я возненавижу её. А я не хочу носить в себе обиду, Джон. Я могу выиграть этот процесс, я должен выиграть, я выполню свою работу, а затем… затем… всё сделаю, чтобы ей помочь.
Джон Милтон: Сдаюсь, уговорил. — Милтон уговаривает Кевина бросить дело и посвятить себя помощи жене

John Milton: It’s your wife! She’s sick, she needs you. She’s got to come first. All right, wait a minute. Do you mean the possibility of leaving this case has never entered your mind?
Kevin Lomax: You know what scares me? I quit the case, she gets better… and I hate her for it. I don’t want to resent her. I’ve got a winner here. I’ve got to nail this fucker down and put it behind me. Just get it done. Then… then… put all my energy into her.
John Milton: I stand corrected.

Человеческий аппетит возрос до такой степени, что может расщеплять атомы с помощью своего вожделения. Их эго достигло размеров кафедрального собора. Смазывая даже убогие мечты зелёными, как доллары, и жёлтыми, как золото, фантазиями, можно добиться того, что каждое человеческое существо превратится в честолюбивого императора и будет обожествлять самого себя. Пока мы суетимся, совершаем одну сделку за другой, кто позаботится о нашей планете? И это в то время, когда воздухом нельзя дышать, а воду нельзя пить, даже пчелиный мёд приобретает металлический привкус радиоактивности. Все заняты тем, что торгуют контрактами на будущее, а ведь будущего уже нет: в нас целый миллиард эдди борзунов, несущихся трусцой в будущее, и каждый из них готов надругаться над бывшей планетой Господа, а потом отказаться нести ответственность. Когда они дотронутся до клавиши компьютера, чтобы подсчитать свои часы работы, оплачиваемые в долларах, придёт прозрение, но будет поздно — им придётся заплатить по счетам, они попытаются отказаться от своих обязательств — не выйдет.

You sharpen the human appetite to the point where it can split atoms with its desire. You build egos the size of cathedrals. Fiber-optically connect the world to every eager impulse. Grease even the dullest dreams with these dollar-green, gold-plated fantasies until every human becomes an aspiring emperor, becomes his own god. As we’re scrambling from one deal to the next, who’s got his eye on the planet? As the air thickens, the water sours, even bees’ honey takes on the metallic taste of radioactivity and it just keeps coming, faster and faster. There’s no chance to think, to prepare. It’s buy futures, sell futures, when there is no future. We got a runaway train, boy. We got a billion Eddie Barzoons all jogging into the future. Every one of them is getting ready to fistfuck God’s ex-planet, lick their fingers clean, as they reach out toward their pristine cybernetic keyboards to tote up their fucking billable hours. And then it hits home. You got to pay your own way, Eddie. It’s a little late in the game to buy out now.

Возможно, Бог слишком часто предавался азартным играм с будущим человечества, он бросил всех нас на произвол судьбы.

Maybe God threw the dice once too often. Maybe He let us all down.

Кевин Ломакс: Кто же ты?
Джон Милтон: О, у меня так много имён…
Кевин Ломакс: Сатана?
Джон Милтон: Зови меня папой.

Kevin Lomax: What are you?
John Milton: I have so many names.
Kevin Lomax: Satan.
John Milton: Call me Dad.

Определённо, тщеславие — мой самый любимый из грехов. Он так фундаментален. Себялюбие — это естественный наркотик.

Vanity is definitely my favorite sin. Kevin, it’s so basic. Self-love. The all-natural opiate.

Свобода, милый, в том, чтобы не пришлось о чём-то сожалеть.

Freedom, baby, is never having to say you’re sorry.

Кевин Ломакс: А как же любовь?
Джон Милтон: Её слишком переоценили, биохимически — это всё равно как съесть большое количество шоколада.

Kevin Lomax: What about love?
John Milton: Overrated. Biochemically no different than eating large quantities of chocolate.

(Пока оценок нет)

Загрузка...